Нельзя в очередной раз опираться только на добывающий сектор
Скоро должно состояться важное для всех россиян событие — представление в правительство Общенационального плана восстановления экономики (подготовить его до 1 июня В.Путин поручил в ходе телесовещания 11 мая). Этот план, судя по его названию, исходит из того, что народное хозяйство страны находится не в лучшей форме — и, видимо, должен определить те реформы, которые необходимы для «приведения его в чувство». Однако надежды на то, что в Белом доме сосредоточатся на выработке серьезных реформаторских мер, невелики. Мало того что за три неполные недели столь масштабные проекты не создавались ни в одной стране мира. Согласно многочисленным утечкам и учитывая те шаги по борьбе с кризисом, которые мы уже наблюдали, логичнее предположить, что власти попытаются, как и прежде, спасать «системообразующие» корпорации — от нефтянки и оборонки до крупных промышленных предприятий, — тогда как решение проблем малого и среднего бизнеса будет делегировано федеральным правительством руководству регионов.
Алексей Меринов. Свежие картинки в нашем инстаграм
Такой подход отражает последовательное нежелание понять два довольно очевидных, на мой взгляд, обстоятельства.
Во-первых, то, что современные экономики основаны прежде всего на устойчивом потребительском спросе (в США потребительские расходы составляли в 2018 г. 82,3% ВВП, в Японии — 75,3%, в Германии — 72,1%, а в России даже до кризиса — 66,7%), и именно поэтому самым эффективным методом восстановления пораженной кризисом хозяйственной системы является именно увеличение конечного спроса, а не субсидирование предложения, тем более в отраслях добывающей и тяжелой промышленности. Будет поддержан потребительский спрос — запустятся и все производственные цепочки; не будет — выпущенную с помощью бюджетных кредитов продукцию придется закупать опять-таки за бюджетные средства.
Во-вторых, то, что в кризис нужно пытаться достичь восстановления экономики в кратчайшие сроки, чтобы сохранить имеющийся уровень жизни, в то время как инвестиции в тяжелую промышленность или инфраструктуру дадут (да и то — может быть) отдачу лишь в отдаленном будущем (мы прекрасно знаем это по спортивной инфраструктуре, трубопроводам и железным дорогам).
Здесь стоит напомнить, при каких условиях правительства стремятся инвестировать в масштабные инфраструктурные проекты, как это было в годы «Нового курса» на выходе из Великой депрессии в США: главным основанием для таких инвестиций является профицитный бюджет на фоне краха частного сектора экономики. В России сегодня все наоборот: бюджет сводится с огромным дефицитом, а конкурентный частный бизнес не обрушился в ходе спровоцированного его собственными ошибками кризиса, а убит последовательными действиями государства — от излишнего регулирования и замораживания пенсионных доходов до принудительной «остановки» экономики в условиях пандемии.
И здесь у меня возникает вопрос: почему российские власти столь последовательно отторгают все современные методики борьбы с кризисом и постоянно стремятся доказать, что они, вероятно, действительно представляют особую — чуть ли не внеземную — цивилизацию?
Объяснять их упорство одной лишь тесной связкой чиновничества с собственниками (или фронтменами) благодетельствуемых корпораций было бы слишком примитивно. Сегодня, как мне кажется, действия правительства определяются в гораздо большей мере политическими и даже, не побоюсь этого слова, идеологическими факторами. Поэтому истоки нынешней «антикризисной» политики видятся мне следующими.
С одной стороны, они коренятся в специфическом понимании отечественной бюрократией природы и функции российского государства. Государство у нас является не создателем правил и гарантом их соблюдения (как раз правила у нас меняются по первой прихоти властей), а важнейшим экономическим субъектом. Так как в России, как и везде в мире, оно не может ничего произвести, а установление правового порядка не соответствует интересам его бенефициаров, то основное внимание уделяется распределению.
Я могу подвергнуться критике со стороны многих противников нынешнего режима, но мне не кажется, что он представляет собой основанную исключительно на грубой силе диктатуру. Власти в России не столько принуждают граждан, сколько покупают их — как в розницу, так и оптом, — а для успешности такой политики нужны средства, появление которых в минимальной степени зависело бы от самих россиян и рассматривалось бы ими как своего рода «дар свыше».
Собственно, именно такая политическая природа нашей власти и делает ее приверженной рентной экономике, концептуально обосновываемой идеей «энергетической сверхдержавы». Нефть, газ, масса других природных ресурсов, включая землю, а также то, что элегантно называется «естественными монополиями», — вот что дает власти ресурсы, за которые покупается лояльность подданных. При этом приобретать ее тем легче, чем, во-первых, меньшее число людей требуется для извлечения ренты (в России сегодня в добыче полезных ископаемых, которая в той или иной форме обеспечивала в последние годы до половины доходов федерального бюджета, занято всего 1,14 млн человек — 1,5% всего экономически активного населения страны) и, во-вторых, чем меньше у остальных граждан имеется возможностей для нормального заработка. Именно такая экономическая логика российской политики и требует субсидирования прибыльных и крупных, а не попавших в тяжелое положение небольших предприятий — и, видимо, этот механизм будет использован и в 2020 году, несмотря на то что нынешний «пандемический» кризис радикально отличается от финансовых катаклизмов 2008–2009 и 2015–2016 годов.
Нынешняя экономическая политика, как мне кажется, в значительной мере может объясняться и советским сознанием российских руководителей. Я в свое время учился на экономическом факультете МГУ и прекрасно помню курс, называвшийся в далеком советском прошлом «Экономика непроизводственной сферы». Согласно этому концепту, вся сфера услуг — от общественного питания, гостиничного хозяйства и используемых частными лицами систем связи до образования, здравоохранения и науки — считалась «непроизводственной» на том основании, что ее продукты «не принимают вещной формы и не могут накапливаться, тем самым участвуя в образовании национального дохода». Советские исследователи шли еще дальше и утверждали, что «в отличие от продукта материального производства полезный эффект труда работников непроизводственной сферы имеет социальную окраску — и выступает как производительный труд только в случае, если он организован в господствующей форме производственных отношений и реализует цель [соответствующего] способа производства».
Я специально привел эти цитаты для того, чтобы показать: советским по своей ментальности людям, заселившим Кремль и Белый дом, чрезвычайно сложно не воспринимать сферу услуг как нечто никчемное, а малый и средний бизнес, стремящийся оставаться в стороне от господствующего государственно-олигархического способа производства, — как классово чуждое явление.
Концепция «непроизводственной сферы», во многом оправдывавшая неэффективную плановую экономику СССР, была одним из самых одиозных порождений «исторического материализма», обусловившим нараставшее хозяйственное отставание Советского Союза от передовых стран ввиду глубокого пренебрежения к накоплению и развитию человеческого капитала. Человек в советские времена воспроизводился не столько как личность, сколько как рабочая сила, что в итоге и привело к историческому краху коммунистических систем.
В последние годы российские элиты относятся к людям с еще большим пренебрежением — и их политика в отношении науки, культуры, образования и здравоохранения это подтверждает. Сейчас, намереваясь спасать «капитанов отечественной индустрии», они движимы реминисценциями советской эпохи, когда все остальное было принято считать не столь существенным, а уж если дело доходило до шанса людей заработать на жизнь самим — так и просто враждебным.
Пренебрежительное отношение власти к мелкому и среднему бизнесу, индивидуальным предпринимателям и самозанятым, на мой взгляд, коренится в неизбывно советском сознании высших слоев отечественной бюрократии. И, учитывая, что в этой сфере сегодня работает 19,2 миллиона человек — в 17 раз больше, чем в «системообразующих» сырьевых отраслях экономики и почти вчетверо больше, чем на всех крупных промышленных предприятиях, — следует признать, что никакой из советских идеологических рудиментов не обойдется нашему поколению дороже, чем данный пережиток марксистского мировоззрения. Псевдоимперские эксперименты, игры в великодержавность и подобные им эксцессы — ничто в сравнении с попытками признать десятки миллионов наших сограждан людьми «непроизводительными» и в очередной раз попытаться опереться на добывающий сектор в эпоху, когда основными производственными ресурсами давно стали инициатива и интеллект.
